Помаялся вдовцом Фома немало,
Когда жены не стало, –
Но жил, терпел: авось бог детям даст судьбу.
Гадал, не чувствовал: век и его короток.
Сразила хворь Фому. Лежит Фома в гробу,
Покинув на беду двух малышей-сироток.
Толкуют мужики средь голого двора:
Как быть с детьми? У них, помимо крова,
Всего сиротского добра
Одна корова.
«Тьфу! – кто-то вдруг ругнулся сгоряча. –
Несет нелегкая к нам Прова Кузьмича,
Нет на него провалу!»
Все знали Прова-богача
За кулака и обиралу.
Войдя во двор,
Кузьмич заводит разговор,
Что, дескать, для души он поработать хочет,
О похоронах он немедля похлопочет;
А что касается детей,
То их хорошему вручить бы человеку,
И сам Кузьмич готов по доброте своей
С согласья общего малюток взять в опеку:
«Что ж, братцы! Погрешил я вдосталь на веку,
Так, может, грех какой я добрым делом смою.
Уж я сироток опеку,
Уж я их успокою!»
Дивятся все, такой увидя оборот, –
Стоят, разинув рот,
И, кажется, упасть готовы в ноги Прову.
Меж тем, пока очухался народ,
Наш «опекун», не видевши сирот,
Уводит со двора сиротскую корову!
«Союзника» корил сановник, хмуря брови:
«Взгляни назад: какое море крови!
Взгляни вперед: какой зловещий мрак!
Ты понимаешь ли, дурак:
Все замыслы мои бесплодно гинут,
Я осужден, оплеван, я покинут
Разумными и честными людьми!
А ты мне чем помог? Чем, прах тебя возьми?
Едва не каждый день мне поднося иконы,
Знамена да жетоны,
Ты, утопая весь во лжи,
Сулил мне доблестных „союзников“ „мильёны“.
А где они? А где они, скажи?..»
Упрекам нет конца. Сановник в гневе пылок.
«Союзник» же то запыхтит,
То закряхтит,
То поскребет всей пятерней затылок,
То пальцем ковырнет в носу…
Так я уж, так и быть, отечество спасу,
Скажу сановнику открыто,
Холопским душам не во гнев:
«Поставь скорей казенное корыто,
„Союзников“ набьется полон хлев!»
Издательство «Копейка», собрав газетчиков, предложило им не продавать «Правды».
Нельзя сказать, в каком году
Так повелось, но так ведется,
Что Кривде с Правдой не живется,
Что Кривда с Правдой не в ладу,
И не одна она, злодейка:
Союзник верный ей Копейка.
Людьми подмечено давно:
Копейка с Кривдой заодно!
Имея общую лазейку,
Они вдвоем всегда, везде.
С тех пор как создал черт Копейку,
Копейка с Правдой во вражде!
Рабочими организуются певческие хоровые общества.
Жена молодка,
Красотка,
К заводчику, как банный лист,
Пристала:
«Ах, мне нехорошо!.. Ах, я совсем устала!..
А ты – бесчувственный… буржуй, капиталист.
Фу, гадкий, гадкий…
Как есть тюлень!
Ну, как не стыдно: целый день
Все у тебя в уме расчеты да раскладки!
Хотя на часик их забудь.
Садись вот здесь… Вот так… Поговори со мною…
Ну, приласкай меня… Склонись ко мне на грудь…
Побудь,
Как муж с женою!..»
«Ох, матушка, не до того!
Ведь ты ж не знаешь ничего.
Не только у меня заботы,
Что выкладки да в барышах расчеты.
Ты не заметила: рабочие… поют!
Поют с недавних пор, идя домой с работы.
Так эти песни мне покою не дают!
Попробовал певцов приструнить я построже, –
Так нет, спокойны все: ни криков, ни угроз.
Но стоит им запеть, как весь я настороже!
И слов не разберешь, а жутко… И по коже,
Поверишь ли, дерет мороз!»
Когда рабочий плачет,
Тогда хозяин скачет,
Когда ж рабочий весел,
Хозяин нос повесил.
Бывают же дела!
Зовите это чудом, –
Но вслед за православным людом
Лиса посты блюла
И в пост жила лишь рыбным блюдом.
«Тут дело вкуса, мол, совсем не чудеса»,
Мне скажут. Я не прекословлю.
Но дело в том: раз утречком Лиса
Пришла к реке на ловлю.
В струи прозрачные закинута леса
С наживкой – мухой золотистой.
Разнежилась Лиса на травушке росистой;
Ан глядь – напротив Волк сидит на берегу,
– Принес его нечистый! –
Сидит и ни гу-гу:
Тихонько рыбу удит.
Так делать нечего, себя Лисичка нудит
И куму шлет привет.
Кум корчит ей в ответ
Подобие улыбки:
«Желаем кумушке – наудить больше рыбки!»
А рыбки нет как нет!
В досаде Волк уж было забожился:
«Уловец-то какой здесь был, кума, вчерась!..»
И вдруг насторожился.