«Ах ты, нечистая ты сила!
Ты не взбесилась ли грехом?»
«Кого ты так бранишь, Пахом?»
«Собака, Клим, твоя мне ногу прокусила!»
«Ну, делать неча. Не помрем.
Нога на день-другой припухнет.
Накрой вот рану сухарем:
Пусть он в крови твоей разбухнет.
Собаке дать сухарь такой –
Боль сразу у тебя всю снимет, как рукой».
«Спасибо, Клим, на добром слове.
Собак кусливых мне не внове
Дубиной крепкою учить.
Но чтоб я рану стал по-твоему лечить:
Собаке за укус дал хлебца на закуску…
Да, знаешь ли, тогда, уверен я вполне,
Что ни одна собака мне
Не даст, конечно, спуску!»
Читатель-друг, мотай на ус
И пользуйся с умом Пахомовым уроком,
Коль отвечать тебе случится ненароком
На клеветнический укус.
Вельможный некий готтентот…
– Что? Угадали? Нет, не тот!
У готтентотов есть свои вельможи тоже.
Не хуже наших. – Ну, так вот:
Жил, значит, этот готтентот
В довольстве, в роскоши, без горя, без хлопот.
И вдруг пришлось узнать такую весть вельможе,
Что сразу у него пошел мороз по коже
И выступил на лбу холодный пот.
Оповещен он был секретно
О том, что с некоторых пор
Былой покорности в народе не заметно:
Властям приходится кой-где встречать отпор;
Что молодые готтентоты
Часы, свободные от тягостной работы,
Решили посвящать – неслыханно, чему? –
Уму!
Хотят «очистить ум от вековой коросты», –
И уж такие есть ученые прохвосты,
Что сами могут счет вести
До десяти.
«До десяти?!» Вокруг вельможи взвыла свита:
«Чем это кончится?» – «Не станут чтить властей».
Вельможа от худых вестей
Лишился сна и аппетита.
Два дня не выходил, на третий – поутру –
Явил свой лик двору
И молвил: «Верные мои чины и слуги!
Да будет ведомо всем жителям моей
Богоспасаемой округи,
Что не иссяк еще щедрот моих елей.
Так: хоть известно мне, что объявилась ныне
Болезнь губительней чумы,
Что многие в слепой, обманчивой гордыне
Решили изощрять науками умы, –
Я по любви своей к подвластному мне люду
На первый раз карать преступников не буду;
Однакож забывать не должно им о том,
Что от меня потом
Все эти умственные гады
За их продерзости не могут ждать пощады,
Зане в лице моем для черни всей дана
Великим духом власть одна,
И всяк, кто промышлять умом своим намерен,
Начальственных забот нимало не ценя,
Тот, стало быть, в уме начальства не уверен
И оскорбляет тем… меня!
А для такого злодеянья
Нет и не будет покаянья!
Сие обмысливши, в моих
Неисчерпаемых заботах
О низкородных готтентотах,
Для огражденья их
От столь жестоких бедствий
И тяжких мук,
То-бишь, от горестных последствий
Душегубительных наук,
Повелеваем всем рабочим готтентотам
Не изнурять ума головоломным счетом,
Но, применительно к простому их бытью,
Счет ограничивать – пятью!
Что ж более пяти и меньше пятой части,
О том судить не им, а небом данной власти!
А ежли кто пойдет сему наперекор,
С тем, не вступая в долгий спор…
Из-за одной овцы, чтоб не губить все стадо,
Вы сами знаете, как поступить вам надо!»
(Пссвящ. военным «беллетристам» – А. Федорову, В. Муйжелю и им подобным.)
На все наведена искусно позолота.
Идеи мирные, как шелуху, отвеяв,
Бытописатели российского болота
Преобразилися в Тиртеев.
Победно-радостны, нахмурив грозно брови,
За сценкой боевой спешат состряпать сценку:
С еще дымящейся, горячей братской крови
Снимают пенку!
Вот, братцы, сказочка про одного царя.
По правде говоря,
Мне сказки про царей изрядно надоели,
Но как же быть-то в самом деле?
Обычай сказочный нас с вами постарей.
Выходит: люди без царей
Жить раньше вовсе не умели.
Нередко царь иной чинил такой грабеж
И измывался так над бедным черным людом,
Что становилося народу невтерпеж
И делал он царя такого – черту блюдом.
Но так как всякий царь всегда защитник чей? –
Известно – богачей,
То в случаях таких все богачи согласно
Вопили в ужасе, подняв переполох,
Что, как-де царь ни плох,
Но вовсе без царя беда как быть опасно,
Что царству надобен порядок, то да се…
Глядь, не успел еще народ в суть дела вникнуть,
Как уж ему нельзя и пикнуть.
Пропало все!
В порфире царской и в короне